крис покрытан: Привет! Это терапевтический подкаст «Группа поддержки». Его веду я, крис покрытан, психолог, небинарная персона. Этот подкаст для вас делает команда движения «Плюс Голос», объединяющего родителей и родительниц ЛГБТК+ персон из разных стран. Сегодняшний наш выпуск — первый, и мы посвящаем его теме родительских камин-аутов. Мы знаем о том, что многие квир-люди совершают камин-аут, то есть рассказывают своим близким о своей гендерной или сексуальной идентичности. Нам же хотелось бы сегодня узнать больше у близких ЛГБТК+ людей, как проходили их камин-ауты, как они делились своими переживаниями с подругами, друзьями, коллежанками, коллегами, другими членами семьи. Мы пригласили рассказать свои истории нескольких родительниц из Молдовы, Украины, Беларуси и России. Получилось целое лоскутное одеяло, сотканное из различного опыта каждой семьи. И нам очень хотелось бы дать вам в это одеяло укутаться, чтобы ощутить, что рядом есть поддержка, что вы точно не одни. Ну что, начинаем? И прежде всего предлагаю представиться нашим гостям и гостьям.

Владимир: Меня зовут Владимир. Я живу в Молдове, в городе Кишиневе, со своей любимой женой — единственной, первой и, надеюсь, последней. У нас сын. Сын — гей. Мы активные родители, мы участвуем во всех мероприятиях Гендердок-М. Это наша правозащитная ЛГБТ-организация. Мы участвуем в маршах, в мероприятиях, в интервью, — проще сказать, где мы не участвуем. В общем, боремся за наши права — а они уже действительно стали нашими — во всех доступных нам местах.

Елена: Меня зовут Елена. Место расположения то же самое. У нас сын — гей. Знаем мы об этом давно, поэтому у нас такой большой послужной список. И я рада быть сегодня здесь со всеми, поучаствовать, выслушать все истории.

крис покрытан: Спасибо, Елена, тебе большое! И продолжаем дальше знакомиться. Кто хотел бы рассказать про себя?

Надежда: Давайте я скажу. Меня зовут Надежда.

крис покрытан: Привет!

Надежда: Украина, город Кривой Рог. У меня сын — гей, вич-позитивный гей, но, к сожалению, его уже нет в живых. Но тем не менее я участвовала до определенных событий во всех мероприятиях, которые проводились, и в прайдах, то есть я была активным членом. Сейчас немножечко это все поутихло. Ну, сами знаете, по какой причине. Говорить об этом не буду.

крис покрытан: Хотел сказать, как я восхищаюсь твоим решением прийти, Надежда, и спасибо огромное, что, несмотря на весь происходящий ужас, ты продолжаешь эту активную позицию в память о сыне занимать.

Надежда: Это продолжается. И наши дети… Пусть моего ребенка нет, но есть другие дети, которые нуждаются в нашей поддержке. Поэтому я здесь. Я могу себе это позволить, но это благодаря тому, что мне мой сын позволил.

крис покрытан: Спасибо огромное. Я думаю, где бы он сейчас ни был, ему, наверное, ужасно радостно, что ты есть и можешь говорить про него от его лица. Остались две участницы. Кто из вас хотел бы продолжить?

Инна: Меня зовут Инна. Я живу в Белоруссии, в городе Гомеле. Работаю музыкальным руководителем. У меня дочь — лесбиянка. Она живет в Германии, ей уже 36 лет. Она жената, и у них есть ребенок, маленький мой внук. Ну, вот как-то так.

крис покрытан: Спасибо большое, Инна, что ты с нами здесь тоже. Могу передать слово тебе, Оля?

Ольга: Меня зовут Ольга, я из Москвы. Я мама трансгендерной дочери, которой сейчас уже 20 с половиной лет, и она год назад ровно уехала из России и живет сейчас в Европе со своей подругой, тоже трансгендерной девушкой. Активность моя, в принципе, заключается в том, что я активно люблю свою дочь. Больше, пожалуй, я ничего не делаю… Хотя нет, я все же пишу в своем маленьком блоге о дочери. И, наверное, просто хочу донести до людей, которые незнакомы с этой темой, что это есть, это рядом с нами и это нормально. Пожалуй, так.

крис покрытан: Спасибо, что ты к нам тоже присоединилась. Тема, про которую мы сегодня говорим, — это родительские камин-ауты. Я намеренно говорю это во множественном числе, потому что вряд ли можно себе представить какой-то один большой камин-аут, который происходит — и после него все ясно, понятно и больше ничего не нужно. Как правило, камин-ауты бывают самые разные. Иногда есть те, кому мы готовы рассказать о своих близких ЛГБТК+ людях довольно быстро и получить их поддержку и полное признание, а бывают случаи, когда приходится готовиться. Я знаю истории, в которых люди десятилетиями порой готовятся к тому, чтобы сделать камин-аут перед каким-то своим близким. Все наши истории абсолютно валидны. Прежде чем я вас порасспрашиваю, с вашего позволения, о том, как проходили ваши камин-ауты, мне хочется, наверное, вместе с вами определиться, что мы подразумеваем под понятием родительских камин-аутов. Есть ли у кого то из вас свое особое видение? Что это вообще для вас за опыт такой — сделать родительский камин-аут?

Елена: У меня их было очень много. Просто у меня много родственников, друзей, подруг, коллег. Ну, коллеге, правда, я только одному сказала Для меня это значит просто открыться, рассказать правду о своем сыне и о себе, соответственно, как я к этому отношусь. Вот как я понимаю камин-аут. Устаешь все время оглядываться на каждое слово. Потом камин-аут делаешь не всем — только людям, которые тебе дороги и важны. Поэтому у меня до сих пор много людей, которым я это не говорю. Мне становится легче после того, как я расскажу. Особенно в первые два раза — это просто… Мне сильно стало легче, когда я получила поддержку от этих людей. Видимо, потому, что я выбираю, кому сказать, кому не сказать.

крис покрытан: Спасибо тебе большущее. Я вообще не считаю, что мы кому-то что-то должны. Конечно, камин-аут — это только вопрос вашего собственного выбора. Это точно не какое-то обязательство перед кем-то. Хочется ли кому-то добавить что-то к этому плотному, насыщенному описанию того, что есть родительский камин-аут?

Инна: Да, я могла бы, наверное, согласиться с Еленой, что не только, оказывается, ЛГБТ-персоны делают камин-ауты — делают их и родители. И получается, что у нас этих камин-аутов очень много. Ты встретилась с человеком, разговариваешь — это уже камин-аут, потому что ты сообщаешь, что твоя дочь лесбиянка. И, конечно же, ты смотришь на реакцию этого человека и уже начинаешь понимать, стоит продолжать разговор или этот человек не хочет, хотя он уже узнал об этом. Я просто давно уже всем рассказала, уже много сделала камин-аутов, и все мое окружение в курсе моей ситуации, знают мою дочку, знают ее жену, и уже таких вопросов не возникает. Я уже настолько устала прятаться и скрываться, что, чтобы снять этот груз, когда мне стали задавать вопросы, я начала открыто говорить: «Моя дочь живет с женщиной, она лесбиянка». И дальше уже смотрела по реакции человека.

крис покрытан: Инна, спасибо большущее! Я думаю, для твоей дочери это точно совершенно какой-то драгоценнейший подарок от тебя. Хочется ли, Оля, Надежда, что-то добавить вам?

Надежда: Да, действительно, думаешь, прежде чем с кем то об этом говорить. У меня был разговор с сыном. Когда мне задали вопрос о его ВИЧ-инфекции (но в то время не стоял вопрос ВИЧ-инфекции, стоял вопрос о СПИДе), то я у него спросила: «Что мне делать?» Он мне ответил: «Если у тебя спрашивают напрямую, отвечай прямо, ничего не скрывая. Если начинают завуалированно что-то говорить, подумай, стоит ли с этими людьми вообще общаться». Поэтому прежде чем делать камин-аут, я смотрю на человека: достоин ли этот человек знать о том, какой мой сын? Я не стесняюсь, я об этом говорю почти с первого дня. Я могу сделать камин-аут, и человек может не принять. Мне без разницы, я могу сделать камин-аут кому угодно. Но есть люди, которые будут затрагивать специально этот вопрос, чтобы тебе сделать побольнее. Поэтому я делаю такой выбор.

крис покрытан: Спасибо, Надежда, большое. Оля, хочешь ли ты добавить в эту картинку еще своих красок?

Ольга: Да, мои краски будут другие, не такие, как у прежде высказавшихся. Я, видимо, очень скрытный человек, предпочитаю со своей болью жить сама. Я сейчас считала, сколько родительских камин-аутов я совершила: наверное, где-то три, четыре максимум. Я рассказала первым делом о том, что я мама транс-дочери, своему молодому человеку, и мне было очень трудно это сделать. Когда я совершила этот первый камин-аут, я знала о том, что я мама дочери, а не сына дней десять. И я вот эти десять дней ходила и носила в себе вот эту очень трудную, трудно принимаемую реальность и не знала, куда мне это деть. Я рассказала ему, и я была поражена его реакцией, потому что он стал меня утешать. Я была готова ко всему. Что мы расстанемся буквально сейчас — я готова была это принять. Но он сказал: «Это нормально». И очень поддержал меня. Сейчас я очень много с ним разговариваю о своей дочери, очень много рассказываю. И ему очень интересно еще и потому, что дочь сейчас находится не в России, и там у нее интересный опыт жизни в качестве беженки. Я сейчас охвачена переживанием ее теперешних жизненных обстоятельств и постоянно делюсь, и он с радостью меня слушает.

Не знает моя мама. И это, наверное, бóльшая из всех сложностей в этом деле, потому что мы живем отдельно. Она каждый день звонит и спрашивает: «Ну, как там ребенок?» И я иногда думаю, что должна бы ей сказать о том, что у нее не внук, а внучка. Но я представляю, каким будет для нее это ударом, и мне кажется, я не могу ей его нанести. Хотя, может быть, я ошибаюсь, и она гораздо даже легче меня примет эту новость, потому что она бесконечно любит своего внука-внучку, так скажем. Она меня так не любит, как любит моего ребенка. Поэтому я думаю, что у нее не будет варианта не принимать. Дело в том, что она человек старого пошиба, советской закалки, что ли. И ей сложно воспринимать ЛГБТ-тематику, ей это кажется чем-то из разряда фантастики — как раньше люди представляли, что на другой стороне земли живут люди с лисьими головами, с хвостами. То есть если мужчина любит мужчину, если женщина любят женщину или еще какие-то такие странные вариации — это для нее непостижимо. И поэтому я даже не знаю, с какой стороны к этому вопросу подойти, и не знаю, смогу ли я это рассказать. Но еще получается, что цепочка общения завязана на меня. Моя дочь не общается с бабушкой, а бабушка не имеет доступа к моей дочери. Так сложилось, потому что ребенку так было проще жить. И получается, что я передаточное звено между ними, поэтому я могу это скрывать, сколько мне хватит возможностей.

А были еще очень забавные камин-ауты. Например, в командировке, когда я подружилась с коллегой, и она спрашивает: «А почему ты говоришь все время „мой ребенок“, „мой ребенок“? Почему ты не говоришь „мой сын“? Или у тебя дочь?» А я говорю: «Ну, тут сложный момент…» И она сказала: «А у меня дочь лесбиянка». И вот для нее это была тоже очень тяжелая проблема, которую она носила в себе. Это для нее была боль, и она нашла меня и поделилась со мной своей проблемой принятия, и я с ней поделилась. И мы весело провели несколько дней. Мне понравилась позиция Надежды, которая сказала, что не все люди достойны узнать об этом. И это правда так, потому что иногда сталкиваешься с людьми, которым вроде бы можно открыться. Но с другой стороны, они как-то потом жестоко, гомофобно высказываются в адрес наших общих знакомых, допустим, и сразу думаешь: «Нет, я не хочу это получать, поэтому я сохраню свою тайну».

крис покрытан: Многие из вас уже пережили огромное количество камин-аутов, и у вас есть свои прекрасные стратегии, как эти камин-ауты строить, как определять, перед кем вы готовы их делать, а кому точно не стоит об этом рассказывать. Хотелось ли бы кому-то рассказать свою историю камин-аутов, которые с вами случились или случаются?

Елена: Каминг-ауты происходят спонтанно. Я не готовилась ни к одному из них. У меня была подруга, наши дети вместе учились, они закончили 12 классов, разъехались: мой поехал в Америку, ее — в Петербург учиться. И когда мой вернулся через год, я и узнала. А у нее была сложная ситуация в семье. И я, чтобы ее поддержать и показать, что развод — это так, а вот у меня горе-то настоящее, рассказала ей про сына. Она очень меня поддержала, сказала, что у нее есть знакомые такие и это очень хорошие, достойные люди. И она меня поддерживала очень долго, потому что до второго каминг-аута прошел год. Тогда я поехала к своей подруге в Германию, это была моя очень близкая подруга, но она уехала, она меня на 20 лет старше была. Я ей потом рассказала, и она поддерживала меня, всегда хвалила меня, повышала мою самооценку. Единственное, она произнесла: «Ну, это сейчас модно, не переживай». Но все равно это важные для меня люди — и одна, и вторая.

Потом старшей сестре каким образом я сказала? Мы с ней сидели, разговаривали, и она говорит: «Ну, давай, чтобы Максим женился…» или что-то такое. А я говорю: «А Максим не женится никогда, потому что он гей». И я вообще считала, что она подозревает, потому что Максим был на виду, он работал с ЛГБТК+, и я всем говорила, что он защищает ЛГБТ, но это у него просто такая работа. Сестра моя ничего не подозревала, но тоже, конечно, поддержка с ее стороны полная была. Потом я рассказала подруге одной, которая приехала из Италии. Мы сидели, и тут она говорит: «Ой, вот эти вот там геи за границей…» Я говорю: «Таня, поосторожнее: у нас вообще-то Максим — гей». А она говорит: «Ты что? Ты сейчас шутишь так, что ли?» Я отвечаю: «Нет, я не шучу. У нас Максим — гей». Она тоже как бы приняла, она теперь при мне не говорит ничего гомофобного, не обижает, но она — я чувствую — считает, что Максим — это да, а вообще против. Понимаете, еще многие люди считают, что это такая беспроигрышная тема: в любой момент где-то начни ругать ЛГБТ — и к тебе присоединятся и расскажут, что они во всем виноваты, что там в Европе… И все такое. Во всяком случае, у нас в Молдове.

А потом коллеге как-то раз рассказала. Мы ездили к сыну в отпуск, и, когда приехали, он позвонил и говорит: «Ну, как дела? А как вы съездили в отпуск? Как Максим там ваш, не женился еще?» Я говорю: «Нет, он вышел замуж». А он говорит: «А, ну да, бывает». И потом он приходил к нам на спектакль. Все, кому я рассказал, потом приходили на наш спектакль, где мы рассказывали свои истории: и сестра, и подруги, и та подруга, и эта, и этот коллега по работе. Вот так вот у меня проходили каминг-ауты.

крис покрытан: Вау! Я уже заинтригован спектаклем, как и, я думаю, все остальные наши участни_цы, которые еще не знают о нем. А можно я только тебя спрошу об одной вещи? Мне очень интересно. Ты сказала, что все это происходило спонтанно, и ты не готовилась. А как тебе кажется, если бы ты сейчас могла вернуться в прошлое и, например, подготовиться — для тебя это что-то бы поменяло? И насколько вообще подготовка кажется тебе важным инструментом в камин-ауте?

Елена: Я бы не стала готовиться. Это очень близкие мне люди. У нас есть две замечательные пары: наши друзья, хорошие, добрые люди, но и те, и те — гомофобы. Одни особенно сильно. И да, наверное, может быть, этот период, пока мы им не говорим, мы потом назовем подготовкой. У меня было в прошлом году интервью на ТВ.

крис покрытан: Ого!

Елена: Это, может быть, не последнее, но самое масштабное из того, что я сделала.

крис покрытан: Это просто такой камин-аут, <в котором> все буквы большие! Спасибо тебе большое за твою историю. Мне бы хотелось расспросить, Надежда и Инна, вас. Как проходили ваши камин-ауты? Что для вас было или не было подготовкой?

Инна: Мы говорим про камин-аут, но мой камин-аут начался с аутинга. Я расскажу свою историю. Когда только интернет начинался и соцсети начинались, я никогда не закрывала страницу в «Одноклассниках». Я была у у дочки в гостях, а в то время все люди моего возраста выставляли фотографии детей, и я выставила свою Ксюню и Алену и написала: «Вот моя старшенькая, мы в гостях». А мне прислали такое сообщение: «Не та ли старшенькая, которая живет с женщиной и лесбиянка?». И всем, кто у меня в друзьях был — коллегам, и родственникам, и друзьям, была разослана эта приписка. И было написано: «Не пытайтесь стереть ее». И это был, конечно, шок. Я с дрожащими руками стала звонить дочке в Германию. Тогда не было сотовой связи. Это все было через домашние телефоны. Она мне спокойно сказала: «Мам, не переживай, неделю поговорят и успокоятся».

Я сейчас уже, конечно, вспоминаю все это спокойно, но тогда был это был такой стресс! Я неделю просто не жила. У нас были родительские группы в Минске, на которые я ездила, и я там никому ничего не рассказывала — настолько было страшно, стыдно. Но сейчас мне стыдно за тот страх, который я тогда испытывала. И, конечно, меня Ксюша с Аленой очень поддержали, успокоили. На работу я ходила и боялась, что ко мне сейчас начнут подходить, спрашивать, и я не знала, что говорить, — и начали подходить, и начали спрашивать. То чувство… я даже не могу передать, насколько у меня руки и ноги дрожали. Но я как-то находила в себе силы и отвечала. Я врала, что это спам, что это неправда. А потом, конечно, помогли встречи родителей, работа с психологами, но особенно, конечно, мои девчонки. И потихоньку-потихоньку я начала открываться, выходить из шкафа — сначала к коллегам своим, с которыми очень близко работаю. И меня еще удивило, что ответили в интернете мои две коллеги: «Мы Ксюшу знаем с детства. А вас — без лица и без имени — мы вообще не знаем». Было приятно читать эти слова поддержки. И тогда я начала открываться, говорить, почему и зачем я езжу в Минск, а про Ксюшу никто вопросов не задавал. С этого аутинга начались мои камин-ауты, это был пинок, толчок. Но зато все друзья написали Ксюше: «Не переживайте и не думайте, наоборот, это даже вашей маме может помочь выйти из шкафа». И я сейчас понимаю, что это на самом деле так.

Как узнала моя мама? Она ведь тоже не знала, и я старалась ее не беспокоить как пожилого человека. Но позвонил Ксюшин отец (он жил в Германии), который почему-то считал, что во всех бедах виновата бабушка, и рассказал, что ее внучка — лесбиянка. Но, как и я когда-то всё подозревала, но не говорила, так и бабушка это подозревала. И меня удивила позиция моей мамы. Когда я пришла, она сказала: «Ну, вот звонил папа Ксюшин. Он сказал, что наша Ксюша — лесбиянка». Я говорю: «Так и есть». «Ну что делать?». Я говорю: «Ничего не делать». И смотрю на ее реакцию — и как-то она спокойно восприняла это. У меня груз упал с плеч сразу, легче стало и с каждым разом, когда ты все больше и больше людям рассказываешь, делишься, становится как-то легче, легче, легче… Ты летишь, летишь и сейчас живешь, живешь и живешь… Такая вот у меня история.

крис покрытан: Как много вдохновения, и полета, и свободы в твоей истории! Инна, как тебе кажется, что для тебя самое важное, какой опыт ты вынесла? Что, может быть, узнала важное про себя, про свои отношения с Ксюшей?

Инна: Все важное. И когда я говорю о дочке и ее жене, я прямо хочу плакать, потому что только благодаря им и их силе воли и любви я стала активисткой. Наверное, я могу себя так назвать, потому что я тоже и в роликах снималась, и интервью давала. Это только благодаря моим детям. Огромное им за это спасибо!

крис покрытан: Владимир, хочется ли вам включиться?

Владимир: Был у меня такой случай. Сижу я в мастерской, работаем. Со мной еще два человека. Сидим, работаем, никого не трогаем, — боже упаси! — песню поет Филипп Киркоров. И заходит клиент и говорит такую фразу: «А… поет он там. Интересно, он актив или пассив?» Эх, как меня это шарахнуло! Я поворачиваюсь и, прямо глядя на него, говорю: «А тебя в какой связи это интересует? Хочешь сзади к нему пристроиться или свою задницу подставить?» Я вам честно говорю, я слышал, как шестеренки в его голове проворачивались и не попадал зуб на зуб, щелкал, но не попадал. «Как же так?» — он же сказал то, что в его компаниях тысячекратно поддерживалось! Он вытаращился на меня, повернулся и ушел. А ребята, которые со мной работали, что самое интересное, просто зааплодировали и сказали: «Ну, наконец-то хоть кто-то этого урода умыл, он нам надоел, приходит тут со своими высказываниями! Ну, Володя, — говорят, — мы тебя еще больше зауважали!»

крис покрытан: Владимир, я сейчас просто в таком восторге! И так горжусь вами! Я совершенно отчетливо слышу, несмотря на то, что я не был участником этой истории, как проворачиваются эти шестеренки, слышу, как не попадает зуб на зуб, — даже отсюда.

Владимир: Может быть, он что-то понял, может быть нет, я не знаю. Но в какой-то момент просто это из тебя выходит само. Ты не можешь молчать, ты не можешь держать это в себе. Про мою историю дальше: у нас самая обычная рабочая семья. С женой — вернее, с будущей женой — мы познакомились 61 год назад. И было это в детском саду в возрасте трех лет. Ходили в одну группу, сидели за одним столом и даже по очереди на одном горшке. Есть фотографии, где мы стоим под елочкой вдвоем: я — в костюме Петрушки, она — в костюме Снежинки. Почему тогда поставили нас рядом, выбрав из всей группы, стало понятно только много лет спустя, когда мы поженились. Видно, судьба. Через полтора года совместной жизни у нас родился мальчик. Родился в любви и от любви. Чувство гордости переполняло меня. Сын рос очень умным, добрым. Мы были обыкновенными родителями, такими же, как все. Так же, как все, одевали, обучали, провожали в школу, радовались успехам. Некоторые говорят: «Вы не так воспитали! В нашей семье такого быть не могло». Господи, какие же это наивные заблуждения! Ничего такого, чего не делают в других семьях, у нас и близко не было. Раньше я часто размышлял на тему, обидел нас Бог таким сыном или наградил. Сейчас у нас с женой однозначное мнение: безусловно, наградил.

О том, что наш сын гей, я узнал от жены. Я не смогу объяснить свои чувства. У меня не было никаких претензий к нему или желания во что бы то ни стало переделать его. Я просто выходил каждое утро на балкон, сидел, курил и плакал. Сын в этот период первого шока вел себя очень предупредительно. Не спорил, не прекословил. Знаете, как ведут себя с тяжело больными людьми? Вот и он с нами так же, надеясь, что время и его любовь сделают свое дело, что и произошло спустя какое-то время. Мы интересовались этим вопросом, общались с психологом, с другими родителями и все больше понимали, что рождение такого ребенка не зависит ни от того, где он родился, ни от того, в какой семье — религиозной, крестьянской, рабочей или интеллигентской.

В 2013 году нас с женой пригласили в театр на документальный спектакль. Сначала у нас брали интервью, и мы рассказали о себе, как обычно (мы уже к тому времени давали множество других интервью). Но они все это просмотрели и сказали: «Ребята, вы не хотите все это рассказывать со сцены?». Мы подумали: «Ну, а что? А почему бы и нет?» Так и произошел мой каминг-аут — публично, со сцены. Мы играли спектакль у себя в Молдове и в Германии много раз, а в Дрездене даже получили приз зрительских симпатий. Когда спектакли шли у нас, мы приглашали некоторых наших родственников и знакомых — тех, кому доверяли. Никто ни от нас, ни от нашего сына не отвернулся.

Мы были на марше в очередной раз, и я опять дал интервью нашему ТВ. На следующий день пошел на работу, и я подхожу к охраннику. А он говорит: «А я вас вчера видел». Я сразу понял, где он меня видел. И тут опять у меня екнуло, стукнуло, и я, глядя ему прямо в глаза, говорю: «Так я же гей. А вы что, не знали? Все знают». Он смотрел на меня круглыми глазами: «Ну как? Так обычно не говорят», молча отдал мне документы и с тех пор очень предупредительно, подчеркнуто вежливо со мной разговаривал. И до сих пор он там работает. Это уже было несколько лет назад. Не знаю, что он подумал, как он подумал… А мне в тот момент хотелось почувствовать себя в шкуре своего сына. Я надел на эту минуту его жизнь на себя и представил, каково ему жить, уворачиваться от косых взглядов, от каверзных вопросов, от прямых оскорблений в его адрес, — вот это мне хотелось почувствовать на себе. И поэтому я так сделал. Есть открытые геи, а мы — открытые родители гея. Может, это и банально прозвучит, но наша любовь к сыну держала и держит нас на плаву.

Надо принимать своих детей такими, какие они есть. Сейчас у нас прекрасные отношения с сыном, с его супругом, с родителями супруга. Был в нашей семье один сын, теперь их два. Мы ходили на встречи в Гендердок-М, и в какой-то момент подумали о том, что мы уже прошли этот путь — мы принимаем своего сына, мы любим его, мы уже почти все знаем — и что, может быть, мы в этой родительской группе просто занимаем чье-то место. А потом молодые родители, которые приходили в нашу группу и с которыми мы общались, в какой-то момент сказали: «Ой, спасибо, что вы здесь с нами. Спасибо, что вы принимаете и поддерживаете нас. Глядя на вас, мы чувствуем облегчение». И мы поняли, что не надо уходить оттуда, что мы нужны еще, что мы еще очень много можем сделать. Поэтому мы продолжаем нашу борьбу и не бросим ее, пока нас не оставят последние силы.

крис покрытан: Ох, как мне хочется, чтобы у всех детей и подростков на земле появились рядом такие люди, как вы!

Надежда: Браво Владимиру — за эту историю, за эти шестеренки! Это прелесть, это респект! Камин-ауты у меня были разные. Моя невестка, жена моего родного брата, когда узнала, что мой сын гей, мне прямо сказала: «Ты не пробовала его лечить? Может быть, к бабке сходить? Может быть, в церковь? Может быть, психиатру показать его? Это же ненормально!» Это был единственный раз, когда я ей нагрубила, — я сказала: «Если ты больная, иди лечись. У меня ребенок здоров. И если он такой, значит, он такой. Это мой ребенок. Тебе не нравится с ним общаться? Пожалуйста, не общайся». Но через какое-то время, по всей вероятности, что-то на нее воздействовало. Может быть, даже мои слова, а может быть, понимание, что его принимают другие и общаются с ним. А с ним легко общаться было: это настолько был открытый человек, что даже она поняла и приняла.

На работе мне начали задавать вопросы только тогда, когда у нас в Киеве появилась своя родительская организация, — «Терго», — каждый месяц были у нас встречи, мы встречались с родителями, проходили тренинги, и мне начали задавать вопрос «Куда ты ездишь?» «На тренинги!» «На какие?» «По вопросам ЛГБТ». «А что это такое?» Я начинаю расшифровывать — на меня смотрят. «А ты какое отношение имеешь ко всему этому?» Я говорю: «Ну, Юрка мой — гей». Они так смотрят на меня и говорят: «Кто? Юрка? Твой Юрка — гей?» Я говорю: «Да, мой Юрка — гей». На работе это приняли благосклонно. Никто не говорил каких-то гадостей, что это неправильно, что нужно что-то предпринимать, что я неправильно воспитала или еще что-то. Но были случаи, когда говорили: «Все равно это неестественно». Я говорю: «Неестественно не любить своих детей. Какая разница, какой он? Это ребенок! Он живой. Он такой же, как и вы все. Ничего сверхъестественного. Хвостика сзади нет, поэтому не хотите принимать — не принимайте». После того как я начала проводить беседы и рассказывать, о чем мы говорим, как с нами работают психологи, меня начали намного больше уважать и ценить как собеседника. И даже у меня уже появилась кличка — железная леди.

крис покрытан: Прекрасно.

Надежда: Все со своими вопросами обращаются ко мне, почему не знаю. «А как лучше?», «А что нужно сказать?», «А что нужно сделать?» По любым проблемам с детьми. Что мне дал этот камин-аут? Была у меня поначалу и злость к людям, которые меня не принимали, а потом я поняла, что злиться бесполезно. Злость и ярость ничего не дают. Людям нужно просто улыбаться и говорить, что это нормально. Тогда я тебя лучше понимают. А ярость и злость для меня в вопросах камин-аута неприемлемы. И подготовки у меня никогда никакой не было. Подготовиться к камин-ауту невозможно. Происходит все это спонтанно, импровизируешь на ходу. Я придерживаюсь мнения своего сына: если у тебя спрашивают прямо — говори прямо, если начинают юлить, посмотри, стоит ли с этим человеком вообще продолжать общение на эту тему.

крис покрытан: Как тебе кажется, как ты научилась быть такой принимающей, что тебя сформировало как такую поддерживающую маму?

Надежда: Меня сформировал мой сын. В 15 лет мой сын сбежал из дома, и мы начали его искать. Я пришла домой и давай листать какие-то записки, бумажки в его тетрадках и книгах. Я нашла одно письмо незапечатанное. По всей вероятности, оно было предназначено мне. Я его прочла. На следующий день он позвонил из Киева: «Мама, приезжай, забери меня». Мама поехала, забрала его, привезла домой. Все хорошо. Я уже поняла, что он гей, но мне было плевать на все. Мне главное найти ребенка, вернуть его домой. И когда мой муж мне сказал на следующий день: «Выбирай — или он, или я», я так посмотрела на него… Он все понял без слов, собрался и ушел. Мой сын меня подвел к этому. И вот с того момента он понял, что я его приняла, что я выбрала его, а не какого-то там папу, который недостоин даже называться папой. Що маємо, те маємо. Какой ты есть, такой ты будешь, хоть голубой, хоть розовый, хоть в крапинку, хоть в цветочек — мне все равно. Моему мужу было стыдно, что у него сын гей. Мы остались сами. Ну, слава богу, все хорошо, все прекрасно.

крис покрытан: Очень хочется верить, что тогда у тебя была какая-то еще дополнительная поддержка.

Надежда: У меня была поддержка. Только мои дети, мои два сына. Все.

крис покрытан: Как они тебя поддерживали?

Надежда: Своей любовью, своим отношением добрым ко мне. Я им отдавала свою любовь, они мне — свою. Мы любили друг друга. Как мать любит своих детей, дети любят свою маму. Все.

крис покрытан: Спасибо вам всем огромное за ваши истории. Я хотел предложить вам обратиться к другим близким, которые, надеюсь, обязательно нас послушают, которые могут все еще быть в сомнениях, как поступить с собственными чувствами, с принятием и признанием идентичности своих детей, как рассказывать об этом другим. Если вы найдете в себе какие-то слова поддержки, ободрения или вдохновения, мне кажется, будет здорово ими поделиться.

Инна: Наверное, самое главное — это не закрываться в своих чувствах. Надо говорить с детьми, задавать вопросы и любить, конечно.

Ольга: Я хочу сказать о том, что очень многие истории мне были созвучны, но больше всего, наверное, мне понравилось то, как Владимир сказал охраннику, что он гей, чтобы почувствовать себя в роли своего сына, почувствовать, как он живет, как выглядит для него реальность. И это, мне кажется, дорогого стоит.

Елена: Я бы хотела обратиться к детям, всем молодым ребятам и девчатам. Надо иметь терпение, учитывать свою обстановку, думать, когда сказать родителям, как подготовить их. Надо быть терпеливыми и внимательными. И тогда, мне кажется, точка соприкосновения и взаимопонимание найдется. А что же сказать родителям-то? Это наши дети. Тут победить может только любовь. Когда мы узнали, это было, конечно, для меня большой трагедией: Как мы будем жить? Как сын будет жить? А победило его терпение. Он нам объяснял, еще извне была информация, потом я стала даже внимательнее смотреть художественные фильмы — Бертолуччи и еще что-то. И особенно наша родительская группа в Гендердоке помогала, это до сих пор самая большая поддержка для нас. Не представляю, что бы мы делали без этой группы. В общем, нужно стараться понять, что дети перед нами ни в чем не виноваты. Винить детей в том, что они такие, — это последнее дело. И детям еще, конечно, хочется пожелать принимать самих себя, принимать такими, какие они есть, верить в себя.

крис покрытан: Спасибо большущее! Несколько раз вы упоминали разные группы поддержки. Мне хочется обратиться к тем родителям и родительницам, которые сомневаются в нужности, в осмысленности, в ценности таких групп. Наверное, мы можем сказать, что ценность в них есть. Достаточно уже просто посидеть рядом с людьми, которые говорят о своих детях с такими сияющими глазами, как у вас, такими теплыми поддерживающими нежными голосами, как ваши голоса. Я думаю, в вашем присутствии может преобразиться все, что у человека внутри. Поэтому обязательно, дорогие слушающие нас персоны, которые сомневаются, находите в своих городах, поселениях, в странах, или в онлайне, места, где вы сможете так же, как мы здесь сегодня, собираться рядом и друг друга поддерживать. Иногда вместе поплакать, иногда поорать, иногда поулыбаться и посмеяться, как нам сегодня удавалось. Спасибо, Владимир, Надежда, вы сегодня стали хедлайнерами подкаста. Все это точно доступно в родительских сообществах, которые, я уверен, вы сможете найти для себя и обрести таким образом поддержку.

Елена: Крис, в подтверждение ваших слов хочу сказать, что у нас такие случаи были, когда родители, которые любят своих детей, но не принимают, приходили потому, что дети им сказали. Они приходили и были уверены, что ни слова не скажут, что они просто будут присутствовать, чтобы не обижался ребенок. И, прослушав истории каждого родителя, когда до них доходила очередь, они рассказывали целый поток своих историй. Просто придите и просто посидите, можете ничего не говорить.

Надежда: Любите своих детей, любите и понимайте. Если нужна какая-то информация, сейчас в интернете можно найти все что угодно. Сомневаетесь в чем-то? Находите просто мой телефон. Я много раз консультировала людей по телефону. Я не скрываю свой номер. Мне люди звонят, и я просто слушаю — человеку хочется высказаться, хочется говорить. Найдите такого человека, просто доброе слово услышите — и уже легче станет. Моральная, эмоциональная поддержка — это очень дорого стоит.

Владимир: Дорогие родители! В мире очень много ненависти, злобы. Очень много людей, которые готовы ваших детей оскорбить, обидеть. Из этих людей, может, даже выстроится очередь к вашему ребенку. Не торопитесь становиться в эту очередь: там не ваше место. Ваше место — рядом с вашим ребенком. Он должен знать, что за его спиной — вы, родители, которые понимаете, принимаете, любите и готовы его защитить в любой момент.

крис покрытан: Спасибо, огромное спасибо! Вы, правда, нереально феноменальные. Хочется, чтобы больше было таких родителей и родительниц в реальности. Я опираюсь на свой опыт и могу сказать, что таких, как вы, я встречаю очень нечасто. Если вам когда-нибудь вдруг неловкая мысль закрадется в голову, которая заставит вас сомневаться в себе, я очень надеюсь, что вы вспомните нашу сегодняшнюю встречу и мои слова, мое признание в любви каждой и каждому из вас, что вы ни в коем случае этим мыслям и сомнениям не позволите даже близко подступиться, потому что вы потрясающие! И вашим детям невероятно повезло, что они ваши дети. И, надеюсь, те, кто будут нас слушать, тоже захотят не вставать в очередь тех, кто не поймет, не поддержит, а захотят становиться рядом и протестовать против ненависти и своей любовью делать мир лучше. Сегодня мы с вами завершаем. Это был терапевтический подкаст «Группа поддержки» и его ведущий — крис покрытан. Напомню, что подкаст для вас делает команда движения «Плюс Голос», объединяющего родителей и родительниц ЛГБТК+ людей из разных стран. Спасибо всем, кто были сегодня с нами. Мы обязательно продолжим разговор.